В конце концов исход борьбы был в пользу колонистов, но для этого потребовался не один час! Первые лучи зари, очевидно, спугнули нападающих: они врассыпную побежали на север обратно через мостик, который Наб не замедлил поднять.
Когда лучи солнца осветили поле битвы, колонистам удалось насчитать трупов пятьдесят, разбросанных по берегу.
– А Юп? – взволновался Пенкроф, – Где же Юп?
Юп исчез. Наб окликнул его, и Юп в первый раз не ответил на зов своего друга. Все бросились на поиски Юпа, дрожа при мысли, что найдут его мертвым. Когда с берега убрали трупы, покрывавшие снег пятнами крови, Юп был обнаружен. Он лежал, буквально заваленный грудой убитых лисиц. Раздробленные челюсти хищников, их поломанные ребра свидетельствовали о том, что им пришлось-таки отведать страшной дубинки отважной обезьяны. Бедняга Юп сжимал еще в руках обломок своей палки, но, лишенный оружия, он уступил своим многочисленным противникам, и грудь его была покрыта глубокими ранами.
– Он жив! – вскричал Наб, склонившись над обезьяной.
– Мы его спасем! – воскликнул моряк. Мы будем ходить за ним, как ходили бы за кем-нибудь из нас.
Казалось, Юп понимал слова Пенкрофа, потому что он положил голову на плечо моряка, словно благодаря его. Пенкроф сам был ранен, но его раны, как и раны его товарищей, оказались, к счастью, легкими, ибо благодаря огнестрельному оружию колонисты имели возможность держать нападающих на расстоянии. Один только Юп был в тяжелом положении.
Пенкроф с Набом донесли Юпа до подъемника; обезьяна только раза два слабо застонала. Юпа осторожно подняли в Гранитный Дворец, уложили на матрац, снятый с одной из постелей, и тщательно промыли ему раны.
Ни один важный орган, видимо, не был задет, но Юп очень ослабел от потери крови, и у него появился довольно сильный жар.
После перевязки Юпа уложили и обрекли его на строжайшую диету. «Совсем как настоящего человека», – говорил Наб. Его заставили выпить несколько чашек освежающего настоя, приготовленного из средств, хранившихся в аптеке.
Юп уснул. Сначала он спал довольно беспокойно, но потом дыхание стало ровней, и его оставили спать в тишине. Топ иногда подходил к своему другу, стараясь ступать, так сказать, на цыпочках, и с видимым одобрением смотрел на то, как за ним ухаживают. Одна рука Юпа свешивалась с постели, и Топ с грустным видом лизал ее.
В то же утро колонисты похоронили убитых лисиц. Их стащили в лес Дальнего Запада и глубоко закопали в землю.
Нападение лисиц, которое могло бы иметь столь серьезные последствия, послужило уроком для колонистов. Отныне они уже не ложились спать, не удостоверившись, что все мосты подняты и никакое нападение невозможно.
Между тем Юп, состояние которого внушало серьезные опасения, энергично боролся с болезнью. Могучий организм обезьяны оказался сильнее, и вскоре Гедеон Спилет, который немного понимав в медицине, мог считать ее вне опасности. 16 августа Юп начал есть. Наб готовил для него вкусные блюда, которые Юп поглощал с большим удовольствием. У нашей обезьяны был маленький недостаток: она любила полакомиться, и Наб ничего не предпринимал, чтобы исправить этот порок.
– Что поделаешь! – говорил он Гедеону Спилету, который иногда укорял его, что он слишком балует обезьяну. – У бедного Юпа только и есть удовольствие – вкусно покушать. И я рад, что могу таким образом отблагодарить его за услуги.
21 августа, десять дней спустя после своего заболевания, дядюшка Юп встал с постели. Его раны зажили, и было ясно, что он вскоре поправится и будет таким же ловким и сильным, как прежде. Подобно всем выздоравливающим, он чувствовав неутолимый голод, и журналист не мешал ему есть, сколько тот хотел, доверяя инстинкту, который должен был удержать орангутанга от излишеств, – инстинкту, которого слишком часто не хватает даже разумным существам. Видя, что аппетит возвращается к его ученику, Наб был в восторге.
– Кушай, Юп, – говорил он. – Не отказывай себе ни в чем. Ты проливал за нас свою кровь, и я, во всяком случае, должен помочь тебе поправиться.
25 августа услышали голос Наба, который громко звал своих товарищей:
– Мистер Сайрес, мистер Гедеон, мистер Герберт, Пенкроф, идите сюда!
Колонисты, собравшиеся в большом зале, поспешили на зов Наба, который находился в комнате Юпа.
– Что случилось? – спросил журналист.
– Посмотрите, – сказал Наб и громко захохотал. Что же они увидели? Дядюшку Юпа, который спокойно и важно курил, сидя по-турецки у дверей Гранитного Дворца.
– Моя трубка! – закричал Пенкроф. – Он взял мою трубку! Молодчина, Юп! Я ее тебе подарю. Кури, мой друг, кури!
Юп торжественно пускал густые клубы дыма, что, по-видимому, доставляло ему огромное удовольствие.
Сайрес Смит не проявил никакого удивления и рассказал о нескольких ручных обезьянах, которые научились курить табак. Начиная с этого дня у Юпа появилась своя собственная трубка, которую повесили в комнате, возле его мешочка с табаком. Юп сам набивал ее и зажигал горящим угольком и казался самым счастливым из четвероруких. Как понятно всякому, общность вкусов лишь укрепила дружбу, связывавшую обезьяну с бравым моряком.
– А может быть, это человек, – часто говорил Пенкроф Набу. – Разве ты бы удивился, если б он заговорил?
– Нисколько бы не удивился, – отвечал Наб. – Меня больше удивляет, что он не говорит. Ведь ему не хватает только слов.
– Вот было бы забавно, – сказал Пенкроф, – если бы Юп в один прекрасный день предложил мне: «Не обменяться ли нам трубочками, Пенкроф?»